Очевидец. Никто, кроме нас - Николай Александрович Старинщиков

я последовал за ними. И попал как раз на оглашение судебного решения. Исходя из заключения судебно-биологической экспертизы, а также на основании того, что ответчик не возражал против иска, суд признал того отцом.

Из зала суда они вышли под ручку. Опустились на первый этаж, забрали возле охраны коляску и положили в нее ребенка. Потом вышли на крыльцо, спустились вниз по крутым ступеням, расцеловались на асфальтовой дорожке и двинулись зарослями лип и тополей к улице Мелекесской, а оттуда — вплоть до улицы Жуковского. Гоша катил перед собой коляску.

Моя трость сама собой тюкала по асфальту. Казалось, Мишка идет где-то рядом, смотрит вслед своей бывшей жене и вместе со мной удивляется: «Кто из братьев остался жить? Неужели опять Биатлонист? А если жить остался брат его, Гоша, то какова в таком случае цена дамской любви? Сколько она стоит в рублях?»

Невозможно было понять, кто теперь на свободе. Вряд ли это был Георгий Коньков, потому что Люська не связалась бы с шизофреником. А раз так, то кто погиб на заборе от моей пули? Кто бредет впереди? Биатлонист? Убийца? Или всё же Гоша, только что признанный отцом чужого ему ребенка?

Но почему я решил, что чужого? Они же однояйцовые, близнецы, а значит, полностью одинаковые.

Я окончательно запутался. Развернулся и пошагал в обратном направлении, в прокуратуру, едва соображая.

Несмотря на сильное потрясение, я все же понимал, что если уголовное дело, возбужденное прокурором против нас с Блоцким, будет прекращено, то обязательно разберусь в этой паутине, которую сплела моя бывшая подружка Люська.

Прокурор, правда, ведет себя слишком резво. Он утверждает, что закон превыше всего. Так что остается надеяться на трезвость суда и газетную шумиху. А еще на Михаила Козюлина. Но это уж точно походит на шизофрению.

Часть вторая. Нет ничего тайного, что не могло бы стать явным

Глава 1

Вовсе не обязательно, что правда находится где-то посередине. Она может быть где-нибудь с краю. Либо ее совсем может не быть, а только повальная ложь, что даже слов не хватит, чтобы все это описать, не говоря о том, чтобы ото всего этого отмыться.

Прокурор района Пеньков Владимир Петрович, низенький, весь серый и какой-то невзрачный, нисколько не думал о том, чтобы, допустим, прекратить уголовное дело по факту кончины Биатлониста. У него даже мыслей подобных не было, поэтому меня с Блоцким периодически вызывали на допрос.

— Я тут что подумал, — встречал нас Пеньков. — Думаю, надо вам вспомнить опять. Напрячь мозг и подумать, как вы дошли до такого. В смысле, самовольно решились на операцию.

— Как это самовольно?! — удивлялся Блоцкий. — У нас розыскное задание! И если уж мы решили, то…

— Вот именно, что решили, — картавил Пеньков. — А где резолюция руководства? Где рапорта? Самовольно решили действовать?

— Почему?..

— Тогда в чём дело?

Он загонял нас живыми в могилу, не желая понимать, что мы оба ничуть не хуже его самого, что наша работа не пустой звук.

— Короче, ступайте к Вялову, — распоряжался он. — Пусть внесет добавления в протоколы допроса.

Мы разворачивались и покидали прокурорский кабинет.

— Не пойму я никак убогого, — возмущался я, шагая коридором.

— А что тут понимать, — говорил Блоцкий, развивая идею: — Ночью моча прильет к голове — вот он с утра и бесится.

— Выходит, он ночью записывает свои мысли?

— Зайдет в туалет и пишет себе…

Следователь Вялов, впрочем, вел себя ничуть не лучше.

— А-а-а! Какие люди и без охраны! — садистски восклицал он, завидев нас обоих в проеме двери. Под глазами всё те же мешки, на голове растущая плешь — волосы спешно покидали работящую голову.

«Неужели других слов нет на свете?» — хотелось в упор спросить человека.

— Когда это кончиться? — не выдержал как-то Блоцкий. — Мы же давно всё рассказали…

— Не понял! — вставал в позу Вялов. — За вами гора трупов — двое в жилище, один под забором.

— Каких еще трупов! — воскликнул я.

Но Вялов словно не слышал:

— Вам бы хотелось, чтобы все обошлось просто так. Но, извините, процессуальный кодекс еще не отменили! И пока не пройдут сроки, не будут добыты сведения — в покое я вас не оставлю.

В словах прокурорского следователя звучала угроза.

— Причем здесь тогда прокурор? Мы бы сами пришли…

— Пеньков — не моя юрисдикция, — продолжил Вялов. — Вызвал — значит, так ему надо. Но вы не волнуйтесь, потому что превышение обороны — разве же это статья? Три пасхи и домой, хе-хе!

— Сколько?

— Но если вы были в состоянии аффекта, тогда пять пасх — по сто седьмой-то, — продолжал Вялов. — Так что ничего утешительного, как говорится, сказать не могу. Одни тяготы и лишения.

Он опять усмехнулся, качая головой. Вероятно, слова из милицейской присяги о «тяготах и лишениях» давно не давали ему покоя.

Блоцкий не выдержал, вскочил со стула. Тонкое красивое лицо интеллигента дрожит. Темно-русые волосы разметались по голове.

— Причем здесь аффект, Дима? Причем здесь оборона?

— Здесь нет Димы, — зашипел Вялов. — Здесь Дмитрий Геннадиевич… Ступай в коридор, остынь, а мы пока с Мосягиным побеседуем.

Дождавшись, пока за Блоцким закроется дверь, Вялов принялся за меня — словно не он благословлял меня на службу в МВД, словно не он обещал прикрывать анонимного свидетеля по фамилии Мосягин.

Ухватив голову ладонями, я сидел и молча смотрел в пол.

— Что с тобой? — наконец спросил Вялов. — Тебе плохо?

— Нет, мне хорошо, — ответил я. — Просто удивляюсь, как все изменилось в течение каких-то секунд.

— Зачем вы туда поперлись? — Вялов махал пальцами у меня перед носом. — Импровизации захотели?..

— Как это? — не понял я.

— Откуда мне знать, что пули не ваши?! — воскликнул он. — Экспертиза?!

— Она самая.

— У вас могло быть другое оружие, — перешел он вдруг на шепот. — Возможно, привезли с войны целый арсенал…

Лучше бы он говорил обычным голосом, потому что слышать скрежет прокуренной глотки не было сил.

— Вы же понимаете, что всё это домыслы, — сказал я. — Короче, нет доказательств — нет обвинения. Оставьте нас в покое, нам же надо работать.

— Человек на том свете, а вы мне тут говорите… Тем более что Коньков Георгий подтверждает…

— Ему нельзя верить!

— Можно. — Палец у Вялова уперся в потолок. — У него стойкая ремиссия. Кто сказал, что нельзя допрашивать больных?

Взгляд у меня вновь опустился к полу.

— Кроме того, с чего ты взял, что у нас нет других доказательств? У нас, допустим, имеется человек, к которому вы навязались со своими услугами.

— Лидия Алексеевна?

— Она, в частности, тоже. Об этом наш прокурор позаботился, так что у нас неплохая свидетельская база…